«И невинно убиенных сила правды воскресит» - сказал классик. В начале 1917 года, когда в России произошли и продолжались большие перемены, никто тогда и подумать не мог, что в итоге закончатся они кровопролитной Гражданской войной с массовыми убийствами мирных жителей и «красным террором», а сама же Гражданская война в сравнительных оценках по сути окажется всего лишь «небольшим» прологом большой крови и страданий десятков тысяч людей пришедшей к катастрофе некогда великой страны, и катастрофа эта имела название «коммунизм»…

Эта аннотация посвящена судьбе только одного человека, священника, попавшего в круговорот братоубийственной войны и погибшего в нем – о. Василия Несмелова.  Он стал одним из первых священномучеников, принявших мученическую кончину в Вятской губернии а за ним были десятки других не менее замечательных пастырей, псаломщиков и мирян, пострадавших за Христа в годы лютых гонений на Церковь. Здесь впервые собраны воедино все факты, которые удалось найти автору этих строк об о. Василии, и объединены в смыслоемкий труд, который, надеюсь, пригодится в будущем не одному исследователю истории гонений на Церковь Христову на Вятской земле.

 

 

Биография будущего новомученника и, наверное, самого известного священника(1) церкви с. Лебяжье была проста, бесхитростна, как у многих других приходских священнослужителей того времени. Он появился на Божий свет в один год вместе со знаменитым адмиралом Колчаком 21 февраля 1874 года в семье диакона г. Царевосанчурска Вятской губернии Василия Несмелова и также был крещен с именем Василий. Любопытно, что его небесным покровителем стал священномученик Василий Амасийский, память которого праздновалась по старому стилю 30 апреля. В этот же день всегда праздновался и день ангела батюшки Василия.

23 августа 1897 года семинарист Несмелов по собственному прошению уволился из 4-го класса Вятской духовной семинарии, а 25 июня 1904 года был рукоположен в сан диакона к церкви с. Сезенево Слободского уезда. Это было слишком далеко от родных, близких его сердцу мест, и как только представилась удобная возможность, о. Василий подал прошение на перемещение его на юг епархии.

18 декабря 1907 года в село Большую Шешургу Яранского уезда приехал новый священник, но на диаконской вакансии с матушкой и маленьким сыном. Здесь о. Василий служил до 1912 года и состоял законоучителем в местной церковно-приходской школе. По прошению Консистории от 21 июня 1912 г. за № 13530 молодой батюшка с женой и тремя маленькими детьми был откомандирован на священническое место к возведенной церкви при починке Кодочигова того же уезда. Здесь он также был определен на место законоучителя в земское училище.

В Кодочигове о. Василий прослужил всего 2 года. В 1914 г., когда мир потрясли раскаты Первой Мировой, при церкви с. Большой Шешурги появилась священническая вакансия, и он подает прошение на свое перемещение обратно к этой церкви. Епархиальное начальство удовлетворило это желание своего пастыря 19 декабря 1914 г.

Так о. Василий оказался вновь в Шешурге. Тогда же он, уже как действительный священник, был назначен заведующим и законоучителем Шешургской церковно-приходской школы. За свое «ревностноусердное» служение Церкви 7 марта 1915 г. о. Василий получил свою первую награду – набедренник. «Содержания из казны не получает. Поведения весьма хорошего. Недвижимого имущества не имеет» - отмечалось в его «послужном списке» за 1915 год2. Казалось, впереди стояла большая, полная радостных событий и служения Богу жизнь…

Матушка Несмелова Елена Алексеевна, 1884 г.р. происходила из известного священнического рода Блиновых. И дед ее, и отец служили в с. Покровском Котельнического уезда. Дед Елены Алексеевны (1827-1904) прослужил всю свою жизнь простым псаломщиком: в с. Загарье Вятского уезда, в Вятском Кафедральном соборе и в с. Покровском с 1860 г. Когда он отошел к Господу, в «Вятских епархиальных ведомостях» был напечатан краткий некролог, чего удостаивался далеко не каждый священник, не говоря уж о псаломщиках(3).

Его сын Алексей, отец нашей матушки (1852-1911), в отличие от отца смог после окончания полного курса семинарии получить священный сан. До перемещения в Покровское он служил в с. Белозерье Орловского уезда и в самом селе Орловском (теперь город Орлов). В Покровском о. Алексий состоял заведующим и законоучителем 2-классной церковно-приходской школы. В 1894 г. он получил благословение от Св.Синода, а 18 апреля 1904 г. он был всемилостивейше награжден высшей церковной наградой – камилавкой.

В отличие от большинства сельских священников, один из немногих, о. Алексий получал содержание от казны; в 1910 г. оно составило 337 р. 50 коп. Помимо этого, батюшка получал жалование за заведование церковной школой в 40 рублей и имел собственный деревянный дом. Кроме Елены, в семействе о. Алексия и матушки Анны Николаевны было еще четверо детей: Николай, Аркадий, Александр и Вера. В 1910 г. перед кончиной о. Алексия, двое его сыновей служило в сане диакона, еще двое училось в г. Вятке(4). В 1911 г., когда о. Алексий оставил сей бренный мир, в «Вятских епархиальных ведомостях» был помещен о нем обширный некролог.

В 1915 г. в семействе самой Елены Алексеевны и о. Василия было шестеро детей:

Василий 1907 г.р.

Мария 1909 г.р.

Николай 1910 г.р.

Нина 1910 г.р.

Алексей 1912 г.р.

Аркадий 1913 г.р.

Свою последнюю дочь, Валентину, о. Василию не суждено будет увидеть и подержать на руках. Она появится на свет через 4 месяца после его гибели.

В июне 1918 г. о. Василий принял приглашение своего друга, служившего прежде с ним в Яранском уезде, а теперь в с. Лебяжье, и приехал со всем семейством на жительство в это село. По крайней мере, с этого времени его имя обозначилось на страницах метрической книги Лебяжского прихода. Кто знает, если бы о. Василий не приехал в тот роковой для него год в Лебяжье, жизнь бы его оказалась гораздо длиннее, и насыщеннее событиями. Когда о. Василий сошел с парохода на Лебяжскую пристань, жить ему оставалось каких-то 4 месяца…

Вот что вспоминала о том периоде жизни семьи Несмеловых дочь о. Василия Нина в письме своей младшей сестре Валентине спустя многие годы:

«…Теперь о папе – чего знаю. Я помню его с 4-х лет (родилась в 10-м). Помню – жили мы тогда в селе Шешурга Яранского уезда Нижегородской губернии. Папа служил в церкви с. Шушерги, потом немного он служил в с. Кодочиги, а потом снова в Шушерге, а потом переехали в Лебяжье. Там служил в церкви друг папы (но я забыла его фамилию), он и позвал папу туда. Устроились там очень хорошо. Дом большой с 2 террасами и чердаком, кругом в саду против церкви (я тогда училась во 2 классе начальной школы) по реке Вятке. Школа рядом. Вот там нас и застала революция…»(5).

В еще одном письме Нины Васильевны, к сожалению утерянном, упоминалось, что о. Василий, высокий и худощавый батюшка, отличался спокойным характером, любовью к детям и безупречно сшитой одеждой(6).

На новом месте своего назначения о. Василий, вместе со вторым священником о. Михаилом Зыриным совершал богослужения, исполнял требоисправления, объезжал окрестные деревни, был приветлив с народом. Его дети, должно быть, от души радовались, проводя это лето в таком необычайно живописном месте, в большом красивом доме, стоявшем напротив исполинской двухэтажной церкви. Это было их последнее лето, проведенное вместе с отцом.

Проходило лето. Незаметно подкатил август…

 

 

Обстановка в стране накалялась. Расстрел большевиками мирной демонстрации в Петрограде 5 января 1918 г., собравшейся в поддержку Учредительного собрания, положил начало братоубийственной войне с ее немыслимым количеством жертв, окончательно расколовшей Российское общество на два враждебных лагеря. В тот страшный 1918 год втянутыми в орбиту этой войны оказались волости и духовенство Уржумского уезда, представители которого достойно смогли принять мученический венец.

Еще в начале 1918 г. вышло постановление Совнаркома « О государственной продовольственной монополии», короче говоря, об изъятии излишков хлеба у крестьян для «красного Петрограда» и «революционной Москвы», а так как крестьяне редко соглашались расстаться добровольно с хлебом, собранным нелегким трудом, новая власть решила использовать для этого силу, - вооруженные продовольственные отряды, набранные в основном из разного сброда – от матросов до анархистов. Появились они и на Вятке. К середине лета по подсчетам кировского историка Ю. Тимкина число бойцов продотрядов, грабивших вятских крестьян, дошло до 2 тысяч человек.

В конце июня пришло распоряжение новой власти и в Уржумский уезд. Оно гласило: «В течение 15 дней в первую очередь приступить к обмолоту старых кладей, а где предоставляется возможность, то немедленно приступить к обмолоту нового хлеба, приготовить в указанный срок сдачу одного миллиона пудов красному Петрограду и революционной Москве»(7). Вслед за распоряжением в южные уезды губернии прибыл из Москвы военно-продовольственный полк для организации комитетов бедноты и оказания помощи местным властям в проведении продразверстки. Штаб полка состоял из бывших офицеров во главе с капитаном А. А. Степановым. Южные уезды издавна считались «житницей губернии», но в то лето хлеб в Москву и Петроград шел туго, и полк занимался тем, что «добросовестно» изымал у крестьян хлеб и отправлял его в столичные города(8).

Командир одного из продотрядов, входящих в состав полка, сообщал из-под Уржума: «Сегодня ночью оставляю заградительный отрад в Вятских Полянах, завтра – в Котельниче. Образованный летучий отряд постепенно продвигаю вниз - вверх на специальном пароходе»(9). При этом, как пишет один из очевидцев, «солдаты издевались над населением при ликвидации излишек хлеба, насиловали женщин, грабили от имени партии»(10). Население отвечало на это вооруженными выступлениями, например, в Яранском уезде на отряд из 100 человек напала «громадная толпа, вооруженная кольями, железными тростями и огнестрельным оружием»(11) …

К тому времени положение молодого Советского государства, оказавшегося в кольце фронтов, стало, мягко говоря, угрожающим; казалось, вот-вот, и рухнет власть большевиков. На севере, со стороны Архангельска наступали английские интервенты, на Волге вспыхнул белочешский мятеж, белочехи захватили Казань и Самару, казнив более тысячи человек. С востока на Урал двигались войска Колчака. В Вятской губернии вспыхнули мощные антисоветские восстания в Ижевске и Воткинске, не считая десятков крестьянских мятежей по всей губернии. Неожиданно для всех поднял мятеж против Советов и продовольственный полк А. Степанова.

Степанов объявил свой полк передовым отрядом народной армии под лозунгом за «Учредительное собрание» и, расстреляв поддерживавших большевиков солдат, обратился с «белогвардейским воззванием, написанным меньшевиком Березинским, к интеллигенции и белому офицерству, проживающему на территории Уржумского уезда, и этим воззванием они собрали под свое черное знамя царское золотопогонное офицерство и реалистов Уржумского реального училища»(12). Кроме того, в отряд немедленно прибыли лидеры местных эсеров, поддержавшие мятеж, целью которого было провозглашено свершение Советской власти и созыв Учредительного собрания(13).

8 августа степановцы захватили денежную кассу Малмыжского казначейства, заодно разграбив в городе аптеку, магазины и винные склады (еще до них национализированные и ограбленные большевиками) и , направившись в Уржум, легко заняли его с помощью местных эсеров. Здесь было создано Временное правительство т.н. Южного Округа. Лидеры этого правительства планировали разжечь пламя мятежа по всей губернии и, захватив Лебяжье, Кукарку и Котельнич, соединиться на севере с английскими интервентами, а также с ижевскими мятежниками. С последними была налажена связь.

Мятежный полк вел агитацию за Учредительное собрание, и в этом его поддерживало зажиточное крестьянство, интеллигенция и духовенство. Одной агитацией дело не ограничивалось: полк активно занимался беспощадной расправой с большевиками и советскими работниками (значит было за что). Так, 16 августа в Нолинске, куда ушел один из отрядов, степановцы окружили закрывшихся в здании бывшего духовного училища большевистских руководителей и сожгли здание вместе с защитниками. Те, кто из уцелевших попал в их руки, были изрублены на куски и брошены в воды реки. Такая жестокость в ту войну была нормой вещей – красная «чрезвычайка» была еще более жестокой, в том числе в отношении мирного населения.

В воскресение 11 августа добровольно «сдал» Лебяжье с его пристанью и Городищем, выступавшим над Вяткой, председатель лебяжского волисполкома Шерстенников, который не поленился съездить в Уржум и привести с собой степановцев, благо одним из руководителей Уржумских эсеров был уроженец лебяжской стороны – некто Видягин914). К сожалению, недельное пребывание в Лебяжье Степановского отряда позднее слабо освещалось в периодической печати и воспоминаниях очевидцев тех лет, больше внимания уделялось их победоносному разгрому красными. Однако если сопоставить в хронологической последовательности и те скудные данные, которые есть у нас в наличии, то можно получить более-менее полную картину пребывания мятежного отряда в Лебяжье и того, какую роль в этом сыграло местное духовенство.

Степановцы прибыли в Лебяжье на пароходе «Бебель» в количестве 40 человек с 4 пулеметами (15). Капитан П. И. Бояринцев вспоминал, что они задержали на Лебяжской пристани пассажирский пароход «Внук», произвели обыски среди пассажиров, а ехавших на нем красногвардейцев вывели на берег и расстреляли(16). Правда резонно усомниться в правдивости этих слов – какие красногвардейцы, если регулярных частей Красной армии на юге губернии и в помине не было, да и что они могли делать в Лебяжье? Возможно, это могли быть всего лишь новобранцы в Красную армию из числа местных, а возможно Бояринцев приукрасил свой рассказ, т.е. попросту приврал.

А вот что вспоминал о прибытии степановцев в Лебяжье лебяжанин П. Е. Путинцев: «В 1918 году я работал военным комиссаром Лебяжской волости. И вот однажды на пароходе «Бебель» по реке Вятке снизу прибыл отряд бандитов… Зашли ко мне и стали требовать, чтобы помог им обеспечиться хлебом, мясом, маслом и другими продуктами. Только чудом удалось спастись от расправы. Отказав в выполнении их требований, они начали избивать меня. Один из бандитов так ударил меня, что я скатился вниз по лестнице. Не обращая внимания на боль, я бросился на улицу и ушел низом по берегу р. Вятки…»(17).

По прибытии в село, солдаты сразу стали укреплять свои новые позиции, расставлять пулеметы: один поставили на Городище для обстрела реки, другой на пристани, третий втащили на второй этаж здания бывшей волостной управы и просунули его дуло в окно, выходящее на площадь. В это время в Лебяжье как раз прибыл председатель соседнего с ним Красноярского сельсовета Быстров и зашел в волисполком, узнать что там делается, ничуть не испугавшись, так как был бывшим моряком Черноморского флота. Вот что он вспоминал:

«Захожу в волисполком. Там несколько человек возились с пулеметами, видать, что пьяные, другие что-то делали с винтовками. Это были солдаты и добровольцы Степановской банды. Мне пришлось удалиться…»(18).

Выйдя из волисполкома, Быстров зашел на почту, тоже занятую степановцами, и вызвал Уржум. Оттуда пришла телеграмма следующего содержания: «В Уржуме уже власть другая и у вас в Лебяжье тоже, надеемся, что вы последуете нашему примеру. Сейчас же, даже ночью, мобилизуйте способных носить оружие в возрасте от 15 до 70 лет. Вооружите их винтовками, вилами, топорами и т.д. Ставьте на дороги, по берегу реки заградительные отряды. Задерживайте подозрительных людей, не пропускайте идущие вниз пароходы»(19). Разумеется, Быстров никому не показал никому эту телеграмму, а предпочел побыстрее ретироваться из села.

Еще один пулемет степановцы, как утверждали красные после захвата села, разместили на колокольне церкви, причем зашли туда, видимо, без ведома служителей церкви ; был воскресный день и в его суматохе нетрудно было подняться на колокольню незаметно (в Лебяжской церкви вход на колокольню был из притвора). Священники о находившемся на колокольне пулемете, судя по протоколам их допросов, узнали только после изгнания степановцев. Единственным, кто мог знать об этом, был звонарь церкви Егор Хохлов. В протоколе своего допроса он рассказывал, что воскресным вечером того дня, когда в Лебяжье прибыли степановцы, он пришел в церковь запирать колокольню. Поднявшись туда, он увидел там двух солдат, которые не дали ему запереть колокольню ; пулемета там не было. По его словам, они стояли там все время во время пребывания в селе, видимо, используя колокольню как дозорный пост. Был ли там пулемет, Хохлов не знает т.к. степановцы туда никого не пускали. Правда в разговоре со священником Зириным, как это видно из протокола допроса последнего, сторож утверждал, что пулемета на колокольне все таки не было. Об этом же говорил староста церкви. Возможно все же пулемета на колокольне могло и не быть, а красные могли утверждать об этом только по слухам, ходившим по селу. Нет никаких упоминаний об этом пулемете и в отчетах по захвату Лебяжья красными, но он стал главной причиной обвинения лебяжских священников в причастности к мятежу(20).

Штаб степановского отряда разместился в здании школы. Там же разместилась на постой и часть солдат. Часть солдат разместилась в добротных церковных домах, расположенных рядом со школой, в том числе и в большом доме о. Василия. Вот как об этом писал в православной газете «Град Китеж» (№ 2 за 1997 г.) его правнук о. Сергий Киселев: «С зимы 1917 г. до осени 1918 г. в селе постоянно шли бои между белыми и красными. Дом священника постоянно занимали под постой солдат то одной, то другой воюющей стороны и семье приходилось ютиться в двух малых комнатах. Затем белые ушли, и красные утвердили новые порядки. Все смутное время в храме шли службы, а о. Василий объезжал окрестные деревни, совершая требы»(21).

Сразу следует заметить, что за отсутствием других данных, кроме того, что могли рассказать дети о. Василия, автор заметки несколько напутал насчет «постоянных боев» в селе, которых и не было, кроме одного, первого и последнего, но очень верно написал о квартировании в доме батюшки солдат степановского и затем красноармейского отрядов.

Сам батюшка в протоколе своего допроса рассказывал, что о приходе степановцев узнал вечером в воскресение от о.Михаила Зирина,к которому пришел по церковным вопросам, но сам с ними не сталкивался т.к. не ходил никуда в селе, кроме церкви, а спустя 4 дня по совету диакона уехал из Лебяжья с семьей, после того как дети его услышали пулеметную стрельбу и испугались. Обратно он вернулся уже после разгрома степановцев(22). Вот что рассказывал о пребывании Степановского отряда и о себе священник Михаил Зырин в протоколе своего допроса после ареста чекистами :

«В с. Лебяжье я служу недавно. Во время служения в означенном селе насколько успел прислушивался к местному населению, заметил, что оно относительно благожелательно теперешней советской власти т.к. оно для их приемлимо по той причине, как будучи малоземельными и у их не хватает своего хлеба, то правительство оказывает в этом отношении им помощь. Что касается далее лежащей местности, где крестьяне зажиточны, то там картина меняется, и хотя они подчиняются власти, по всему видно, что чувствуется недовольство. Я лично симпатизирую власти коммунизма. Когда прибыли белогвардейцы в наше село, мне уяснилось, что это движение носит характер налета, и большинство местного населения настроены против их. Лишь самая незначительная часть, т.е. зажиточная, относилась или безразлично или сочувственно. По фамилии знаю мало, кто примыкал к ним, то главным образом из бывшего офицерства и торговцев. Из них могу упомянуть Шишкина, Сазанова, но в большинстве фамилий их не знаю. Прибыли к нам белогвардейцы в воскресение (29 июля) 11 августа, как слыхал после, 3-4 человека. Воскресение я никого не встретил из белогвардейцев, но понедельник утром, когда ходил в церковь отпевать покойника, я встретил офицера Шерстенникова, который меня остановил и предложил сделать в будущий праздник в среду 1 августа ст.ст. богослужение с крестным ходом на воду, причем пригласить народ к восстанию против советской власти, вывесить сейчас же воззвание патриарха Тихона в публичных местах. Я это сделать отказался, что мое дело только проповедь Христа и храм и вывесить воззвание отказался, на что он ответил : сам не исполню, все равно прикажут. Тем и расстались с вышеозначенным офицером. Приказание офицера вывесить воззвание патриарха Тихона не исполнил, и воззвание не вывесил, хотя у меня и были эти воззвания, полученные под расписку благочинного священника Красного села Уржумского уезда о.Владимира Швецова. На вопрос, кого отпевал в церкви, ответил : я этого не припомню т.к. многие помирали от эпидемии, итальянской инфлуенцы. На вопрос – откуда знаю фамилию офицера, с которым говорил, ответил, я фамилию его узнал только после, по изгнании белогвардейцев от сельских. По отслужении панихиды в церкви, я сейчас же отправился в деревню Меркуши с детьми, чтобы избежать давления со стороны белогвардейской банды. Вернулся обратно в село в среду утром, отслужил литургию причем торжество и крестного хода не совершал. Во время литургии и до этого со стороны белогвардейцев, на порядок сл. (?) не было, и отслужили как обыкновенно. На вопрос – не упоминал ли во время службы о.Михаил Романова, ответил : нет. После служения опять уехал в С.Окунево вместе с женой, потому что после обедни явился ко мне 1 белогвардеец и говорил, что моя лошадь нужна им. Но я не послушал их и посоветовавшись с женой уехал. Оттуда я вернулся в четверг 16 (2) августа, приехал со всей семьей в 6 часов вечера т.к. я получил от благочинного отпуск в Кугушень. Но только что я приехал, как уже получил известие от местного учителя, что кр армия наступает, что будет бой. Дети заплакали, и я конечно спасая детей, со семьей уехал в д Большие Шоры, где остановились. Вернулся обратно в Лебяжье через 2 недели по истечении отпуска, а все это время находился у брата в Кугушени и в больнице т.к. заболел нервным расстройством. На вопрос, был ли пулемет на колокольне церкви белогвардейцами поставленный, ответил, что не знаю, а после когда вернулся, слыхал по слухам, что будто был, но этого отрицали сторож колокольни, староста. Лично на колокольне я не был. Службу вели 2 священника, каждый по отдельности. Эту неделю была моя очередь. Вообще никаких отношений мне с белогвардейцами не было, кроме мною показанного. На вопрос, что известно, что он являлся в волост дом ответил : я был в среду утром около 9 к председателю исполнительного комитета советской власти, по личному делу из-за семьи. Но с белогвардейцами даже не встречался. Больше ничего добавить не могу»(23).

Укрепив свою обороноспособность, степановцы собрали лебяжан на сход и объявили призыв в свой отряд, пока добровольный, обещая деньги, продукты и обмундирование. Позднее лебяжанин Н. Николаев вспоминал:

«… Лебяжане стояли, понурившись, переминаясь с ноги на ногу. Оратор разливался соловьем, сулил всякие блага. Но призывы его так и повисли в воздухе. Желание вступить в банду изъявили лишь несколько богатеев да пропойцев. Остальные молчали, не трогались с места. Только когда степановцы что называется « с ножом приступили к горлу», какой-то дед дипломатично высказался: «Мы что, мы ничего, как Елькино порешит…»(24). Так и постановил сход.

Можно предположить, что оратором мог быть один из лебяжских священников: из полупьяных степановцев ораторы были плохие. Лебяжане боялись высказываться, возможно уже понимавшие, что советская власть – власть серьезная, скорая на расправу, поэтому в отряд вступило только 3 человека из числа «зажиточных» селян, которые считали, что советская власть ничего не дала и нужно новую власть, которую провозглашали степановцы. Также считали и сельские крестьяне (в Елькино состоялся такой сход). Известно, что один из лебяжских священников придерживался либерального мнения, утверждая, что «он не против советской власти, но его возмущает приход к власти лодырей и пьяниц». За эти смелые слова он поплатился жизнью(25).

В д. Елькино было послано двое лебяжан, сыновей местных торговцев, присоединивших к отряду Степанова, и двое степановцев, но доехать до Елькино, как, впрочем и вернуться назад им было не суждено: по пути они попали в засаду, устроенную прибывшими красноармейцами, и были расстреляны около д. Филатово. В ожидании своих посланцев, степановцы ударились в пьянство, тем более что в селе был отличный кабачок. Н. Николаев вспоминал, что после разгрома отряда красными из здания школы победители вынесли большую двухручную корзину, наполненную пустыми бутылками из-под водки(26). Но дозорные зорко следили за Вяткой с Лебяжского Городища, ожидая прибытия красноармейских пароходов. Мне рассказывали, что один раз была обстреляна даже лодка, на которой женщины из соседней деревни поехали за реку. Однако, заметив, что лодка опасности не представляет степановцы прекратили огонь.

Красноармейцы, расстрелявшие лебяжских посланцев, были из батальона 19-го Уральского полка, который под командованием И. В. Попова и Я. Урановского на трех пароходах был выслан из Вятки навстречу поднимавшимся отрядам Степанова, намеревавшихся после Лебяжья захватить г. Котельнич с его железнодорожным мостом. К вечеру 16 августа красноармейцы высадились на крутой берег Вятки недалеко от Елькино и заняли деревню, сделав небольшую передышку. Один из очевидцев вспоминал: «Крестьяне угощали красноармейцев. В это время была послана разведка в Лебяжье. Красноармеец-разведчик, переодетый в женскую одежду, быстро вернулся обратно…»(27).

Из Елькино красноармейский отряд двинулся на замирение Лебяжья, предварительно разделившись – один отряд из 18 человек с пулеметами двинулся к селу через Филатовский лес (где им и встретились незадачливые лебяжские посланцы), а остальные 70 человек двинулись к нему на пароходах. Однако, когда под вечер 17 августа пароход «Сын» вышел на Лебяжский плес, то был обстрелян с горы степановцами(28). По воспоминаниям одного жителя д. Запольщина, обстрел был таким мощным что по крышам прибрежных деревень пулеметные пули застучали как дождь и местные крестьяне бросились прятаться в ближайшие овраги. После этого пароход был вынужден дать задний ход и укрыться за излучиной. Пеший отряд притаился в местном лесочке. Атака была намечена на утро.

На рассвете красные, разбившись на три группы, атаковали село. Первая группа наступала вдоль берега на пристань, вторая – с Городища с задачей овладеть почтой с телеграфом и пулеметом на колокольне. Третья группа наступала со стороны кладбища в направлении степановского штаба, размещавшегося в школе, отрезая степановцам путь на Уржум. Н. Николаев вспоминал о том памятном августовском утре:

«На рассвете первая группа с криком «Ура!» бросилась на охрану пристани и быстро захватила пулемет, а затем пристань. Часть охраны была переколота штыками, остальные бежали к школе. Затем пошли в атаку вторая и третья группы. Не выдержав натиска, степановцы, некоторые в нижнем белье, бежали. Кто не хотел сдаваться в плен, тут же был приколот штыками. Остатки банды переправились через реку…»(29).

В плен красными было взято 7 степановцев; на следующий день поймали еще троих у соседней деревни Желтенки. Все они были расстреляны у стен церкви. Такого варварства лебяжане еще не знали. Кое-кто из них слышал ночью того дня стоны раненых на склоне берега. Возможно, позднее убиенные были отпеты в церкви и похоронены в земле Лебяжской. Еще несколько человек было отпущено за недоказанностью их вины(30). Известно, что лебяжский иконописец В. Ф. Шаромов укрыл в своем доме бежавшего после разгрома белочеха. Красные, узнав про то, вызвали Шаромова в комендатуру и, что удивительно, пощадили его(31). Победа красных была полной. По словам Н. Николаева «люди обрадовались нашему приходу, бабы натащили всякого продукта…»(32). Если бы люди могли знать в те теплые дни, что радоваться приходу красных было нечего и гнали бы они их взашей как выродков рода человеческого, и отпетых убийц…

Уже к часу того же дня красноармейский отряд двинулся дальше вниз по реке для захвата села Медведка и г.Нолинска, занятых степановцами. В Лебяжье был оставлен комендант Монахов с отрядом из 20 человек для охраны «занятого района»(33). Однако повторному прибытию степановцев в Лебяжье не суждено было состояться. Сначала они были разгромлены в Нолинске, затем под Шурмой, куда прибыли канонерки красной Волжской флотилии, а 20 августа красные без боя заняли Уржум. Терпя поражения в боях, члены «освободительной армии» Степанова вынуждены были отступать и, чтобы не оказаться окруженными, спешно отошли к чехословакам в г. Казани и соединились с ними вместе со своим штабом и управлением т.н. Южного Округа(34). Впоследствии многие из них воевали в Сибири в составе особого Уржумского полка Колчаковской армии и там сложили свои головы в боях с красными.

Такова вкратце была история степановского освободительного (от кровавой власти большевиков) движения на Уржумской и Лебяжской земле. К сожалению, расстрелянные в августе 18-го у Лебяжской церкви его участники оказались далеко не последними жертвами при подавлении мятежа. Они стали первыми.