Д. Н. Казаков
Тревожные благовесты
В свое время мне попала в руки любопытная книжечка дореволюционного автора «Священники на войне», написанная в художественной форме для детей, и рассказывавшая об участии духовных лиц, священников и монахов в военных действиях, которые часто вели наше многострадальное государство с многочисленным и безжалостным врагом, начиная с отечественной войны в 1812 года и до Германской войны 1914-1917 гг. Пастырям духовным самим Господом было завещано не брать в руки оружия, через которые осуществлялась великое таинство бескровной жертвы, но в годы войны и они делали немало пользы ради общей победы над врагом – это и произнесение патриотических проповедей, и сбор пожертвований, и служение в действующей армии и даже участие…. в разведке!
После прочтения этой замечательной книжки и у меня появились мысли о роли и нашего, вятского, духовенства в жизни русского общества в годы грозных временных лет, например, во время Японской и Германской войн, история которых к тому же достаточна интересна, но к сожалению прочно забыта сто лет спустя. И, представьте, участие это было ни чуть не малым, за что вятские священники, начиная с войны 1812 г., имели право носить памятные недели! Я же попытаюсь приоткрыть завесу тайны только двух войн, плодом которой и явилась эта аннотация.
Всем погибшим, всем забытым солдатам
Русско-Японской и Русско-Германской посвящается …
Старые солдаты
В том памятном мае 1904-го стояла обычная теплая весна. В маленьком Лебяжье также как всегда в это время года благоухала сирень, цвела черемуха, пели звонкоголосые птицы в свежей зелени дубрав и березовых рощ. Сама природа в преддверии нового лета казалась бы радовалась этому расцвету жизни, которая с новым веком стремительно делала разбег в неведомое будущее. И только людей не радовало это цветение, в мирное существование которых ворвалось короткое, но страшное слово, значение которого должно было безжалостно обрывать эту самую жизнь, и словом этим была «война».
Как горько понимал это молодой мужик из деревеньки Сазановщины, сидевший в то ясное майское утро на крыльце земской управы вместе с многими другими ему подобными, ждавшими отправления в неизвестность – на восток, на фронт, к осажденному Порт-Артуру. В мужицких головах текли неприятные мысли о том, кто вернется из них, а кто сложит свои буйные головы на полях далекой Манчжурии, но господь спасет от пули и самурайского меча нашего сазановца. Это был Дмитрий Павлович Сазанов, брат моего прадеда. Он останется жив, но при возвращении домой задержится в городе Ирбит на Урале да так и останется там на всю жизнь.
Давненько не затрагивало мужицкое сердце России пламя большой войны, только старики помнили время Крымской войны 1880-х, этот ад Севастополя, из которого вернулись далеко не все из них, а с Лебяжской земли шла помощь деньгами и теплыми вещами, собираемая местными священниками. Русско-Турецкая обошла нас стороной, как какая-нибудь Англо-Бурская, в которой тоже принял участие русский солдат. И в мирное время уходили на военную службу крестьянские парни. Уходили лапотники, а возвращались – офицеры, дворяне да при больших деньгах.
Вот любопытный факт. В 1861 г. вернувшийся с Крымской войны фельдфебель Матвей Санников ставит на свои средства деревянную церковь в починке Кузнецово, которую освящает в честь иконы Владимирской Божией матери, а икона эта, как известно, издавна оберегала землю русскую от врагов, и стало быть, церковь в Кузнецове появилась не случайно[1].
На заре нового XX ст. в Лебяжье прибыл новый «барин», отслуживший в лейб-гвардии самого императорского величества и заработавший при этом неплохой капитал, который он смог многократно приумножить с помощью торговли и стать самым богатым человеком на селе, а происходил этот «барин» - Иван Григорьевич Сазанов – из обычных крестьян д. Сазановщина. Так армия давала обычным мужикам, конечно, самым умным из них, и состояние, и чины, и положение в обществе.
Если просматривать церковные метрические книги, в них можно встретить нередкие упоминания о различных запасных унтер-офицерах и даже личных дворянах. Спрашивается, зачем приезжали эти дворяне в наши маленькие захолустные села? Да просто – то были бывшие мужики, получившие дворянство вслед за офицерским чином! К примеру, 19 марта 1894 г. в церкви с. Байса состоялось крещение дочери запасного унтер-офицера Никанора Евдокимовича Окунева, нареченной Клавдией[2], а 21 июля 1899 г. в церкви с. Красноярского состоялось крещение сына «временно проживающего в приходе с. Красноярского личного дворянина» Николая Дмитриевича Логинова, родная сестра которого служила учительницей в школе д. Щетинки того же прихода[3]; это говорит о том, что Логиновы были «барами» местного разлива.
Конечно, далеко не все тогдашние «срочники» возвращались домой офицерами, дворянами и даже с большими деньгами, а в большинстве своем впрягались в ту же крестьянскую лямку, не всем же быть дворянами! К примеру, в 1902 году «отставной солдат из крестьян» деревни Малый Сердеж одноименной волости П. В. Чиликов ходатайствовал в Уржумскую земскую управу о назначении стипендии пособия на обучение его дочери Евдокии на Вятских акушерских курсах. Сразу видно, денег у отца на обучение дочки, которой он не жалел не простой крестьянской доли, не было. К стыду земства, в ходатайстве оно старому солдату отказало[4].
Уходили мужики на Японскую войну …
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена …
Мертвые спят …
Вальс «на сопках Манчжурии»
Печально, что до сих пор в некоторых учебниках можно встретить утверждение, что война с Японией была якобы развязана царизмом, основанной на словах В. К. Плеве «чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». Слова, правда, эти, принадлежали только Плеве. Милитаристская Япония в первую очередь сама была заинтересована в войне с Россией и в отличие от нее первоклассно подготовилась к войне. В газете «Ниллон Симбун от 18 сентября 1903 г. анонимный мир автор писал: «Я как военный стою за войну. Экономические соображения не должны играть роли, раз затронута честь государства … Нынешние отношения с Россией должны окончиться войной». Прекрасно подготовившиеся к войне, Япония уже не собиралась урегулировать спорные вопросы на Дальнем Востоке мирным путем, несмотря на то, что царское правительство было согласно идти на уступки, и, твердо решив воевать с Россией, только ждала наиболее благоприятный момент, который определялся завершением последних приготовлений к войне.
Независимо, хотели ли правящие круги России войны или нет (но звучит поистине абсурдно), 27 января 1909 г. Япония первой открыла военные действия, вероломно атаковав наш флот, открыв тем самым начало полуторогодовалой войны. История этой войны, печальной для России, ее итоги, хорошо известны – чем-то она напоминает первую Чеченскую кампанию. По словам С. Ю. Витте то была «несчастная и постыдная для нашего государства управления война с Японией, которая ослабила и умалила наш престиж». Потому остановим свое внимание исключительно на местных событиях.
В провинциальной Вятской глубинке в те холодные дни 1904-го весть о войне с Японией была воспринята со всем патриотизмом во всех, без исключения, слоях тогдашнего общества. Все верили в победу над врагом. В церквях служили молебны о даровании Господом скорой победы русскому оружию, но еще не было тех толп на исповедь и причастие, которые будут через несколько месяцев, когда начнется всеобщая мобилизация на помощь истекающему кровью Порт-Артуру. Еще не появился печальный вальс «На сопках Манчжурии», от звука которого будет сжиматься сердце, но уже проник в глубинку марш на открытие военных действий с Японией, и его поют повсюду, даже в духовных училищах. Автор этого прекрасного марша отразил в нем и тему внезапного нападения на нашу страну.
Враг наш – японцы
Дерзко, нежданно,
На нас ополчившись,
Ринулись в бой
Враг наш – японцы
На Дальнем Востоке
Напали на наш флот
На грозный Артур.
Дерзкий их вызов,
Мщенья достойный,
Нас возмущает,
Зовет нас на бой.
В дневничке 17-летней воспитанницы Вятского Епархиального женского училища З. Г. Ушаковой, дочери священника с. Красноярского Уржумского уезда, 30 января появилась такая запись: «Сегодня после второго класса был молебен о даровании победы нашему оружию над японцами на Дальнем Востоке. После молебна все собрались в зале и Аркадий Николаевич (Меньшиков – учитель русской и всеобщей истории. Примеч. автора) прочел воззвание и все пропели гимн «Боже царя храни!» После этих строчек, зараженная всеобщим патриотизмом епархиалка, и поместила в дневнике текст вышеупомянутого марша.
Посильный вклад в дело победы над врагом попыталось внести и духовенство. помощь его была как духовной так и материальной. Первая заключалась в проведении общих молебнов о победе и поминовении за каждым богослужением всех воинов из прихода конкретной церкви, а материальная помощь заключалась в первую очередь в сборе добровольных пожертвовании на нужды армии и раненых солдат, а также для особо нуждающихся семейств, кормильцы которых сложили свои головы на поле брани. Священники, как лица наиболее осведомленные о нуждах и имущественном положении своих прихожан, семейств запасных воинов, были посредниками и ходатаями при выдаче нуждающимся земской и общественной помощи. Само собой разумеется, все религиозные нужды для этих семейств исправлялись бесплатно.
Списки пожертвований, поступавших в общину Красного Креста от благочинных округов и приходов Вятской епархии, ежемесячно публиковались на страницах журнала «Вятские епархиальные ведомости», из которых можно получить исчерпывающие сведения от кого сколько пожертвований поступало, причем от разных округов они были различными – если от одних поступали считанные рубли, то от других – десятки и сотни. Правда, появились эти списки только в середине 1904 года – то ли от пожертвований до этого не поступало, то ли о них не считалось нужным сообщать.
В Уржумском уезде самые большие пожертвования поступали от Лажского благочиния и «черемисского» округа, а самые скудные – от самого богатого градского благочиния, от города населенного купцами и лесопромышленниками! Цифры были таковы. В июле 1904 года от Лажского благочиния поступило на военные нужды 30 рублей, от «черемисского» округа – 42 рубля, от третьего округа уезда (теперь территория Уржумского района) – 27 рублей и от г. Уржума всего 17 рублей.
В августе жители купеческого Уржума пожертвовали на нужды собственной армии только 9 рублей, а в декабре 10, в то же время как от Лажского благочиния в конце 1904 года поступило 47 рублей 19 копеек. Кроме денежных средств, в общину Красного Креста поступала также большая помощь теплыми вещами. Так, к 20 декабря 1904 года от причта церкви с. Красноярского поступили следующие вещи, собранные по приходу: 1 полушубок, 4 пары валенок, 5 пар рукавиц, 3 пары чулок, 4 рубашек, 1 кальсоны, 2 полотна. Конечно, это было не большая, но все же ощутимая поддержка – не каждый оторвет от сердца целый полушубок.
Средства, поступавшие в Уржумское отделение Красного Креста и казначейство, по желанию жертвователей распределялись на лечение больных и раненых воинов, на санитарные нужды и на усиление военного флота. Того самого флота, роль которого недооценивали многие государственные мужи России, а командующий сухопутной армией А. Н. Куропаткин еще в 1903-м принял все меры, чтобы провалить ассигнования на усиление нашего флота. Тридцатью годами позже такого «вояку» бы расстреляли без суда и следствия.
Когда пал Порт-Артур
В истории Николаевской России то был, наверное, самый грустный новый год – встреча 1905-го, незадолго до которого пал Порт-Артур, точнее говоря, позорно сдан своими генералами, несмотря практически на полную боеспособность крепости, а большинство кораблей взорвано. Русские чувствовали себя опозоренными и униженными, в душе не веря, что столь блистательная оборона закончилась так бесславно. Л. Н. Толстой сказал на это такие замечательные слова: «Падение Порт-Артура мне было больно … Я сам был военным. В наше время этого не было бы. Умереть всем, но не сдавать … В наше время это считалось бы позором и казалось бы невозможным сдать крепость, имея запасы и 40-тысячную армию».
Позорная сдача Порт-Артура привела к росту антиправительственных выступлений – «кровавое воскресенье» и волнения запасников стали началом общенародной революции. Война, начавшаяся с народной уверенности в скорую победу, после января 1905 г. сделалась не популярной и тяжелой, и многие круги общества даже желали победы Японии и … поздравляли японцев с победой! Усилился эсеровский террор, и вновь полетели бомбы в сановников и губернаторов; единственный, кто желал этой войны, В. К. Плеве, к этому времени полгода уже лежал в земле, убитый террористами.
Но все это было там – в центральной части страны, а в Вятской глубинке, в Уржумском уезде, было по-прежнему спокойно, дремотно тихо. Никто здесь не бунтовал, не выступал против правительства, а скорее наоборот – местные крестьяне по-прежнему верили в победу русского оружия и в доброго царя. Современники сообщали, что все события 1905 г. очень слабо задели тихую жизнь уезда, население в массе своей было «за царя», хотя и не исключалось, что в случае малейшей вспышки беспорядки не минуемы. А после революции 1905 г. многие крестьянские общества и вовсе стали благодарить государя за «дарованные свободы», особенно в этом «отличилась» Теребиловская волость, где «дело патриотической проповеди было поставлено блестяще». Один из очевидцев тех событий сообщал: « Почти все сельские общества … волости наперебой спешили посылать телеграммы с выражением верноподданнических чувств. Некоторые волостные сходы обещались воздвигать иконы чудотворца Николая при волоствном правлении, отливать колокола в 300 руд., как в Усть-Чепце Вятского уезда, собирать по 5 копеек с души на неугасимую лампаду и т. д. и т. п. Токтай-Белякский волостной сход Уржумского уезда получил обратно телеграмму с резолюцией Николая: «Искренне спасибо за добрые чувства»,причем МВД предписывалось хранить эту телеграмму в волостном правлении «на вечные времена»[5].
А от Лажского благочиния, которое было самым маленьким из всех четырех, в первые месяцы 1905 г. поступали самые значительные пожертвования из всего уезда на нужды действующей армии и раненых солдат, которые увеличивались к тому же с каждым месяцем. К примеру, январе от округа поступило 89 р. 25 коп., а в апреле 72 р. 31 коп. Для сравнения, от Уржумского благочиния в марте поступил 21 р., в апреле 32 р. 72 коп., а в мае от городских церквей … 5 рублей. И все же городские священники выполняли свои обязательства на благо победы над врагом на совесть. Об этом говорит тот факт, что после окончания войны двое из них были награждены медалями от Красного Креста.
Возможно, в городе благотворительность имела иную форму, чем в сельских приходах. Вятский обыватель сообщал в 1905 г.: «Не говоря об интеллигенции, простонародье живо интересовалось ходом военных событий; достаточно упомянуть, что для удовлетворения потребности народа знать … скорее происходящие события – издаются телеграммы, например, в Уржуме (в пользу Красного Креста)»[6].
Продолжала поступать из сельских приходов и помощь теплыми вещами, причем не малая, как это сделал в мае 1905 г. приход церкви с. Окунево, отослав в общину Красного Креста: 3 полушубка, 2 пары валенок, 14 рубашек, 6 кальсон, 4 полотенца, 724 аршина потна, 2 мотка ниток, 11 пар рукавиц, 6 пар носок, 1 пару чулок. Эти факты говорят о том, что простые люди не жалели ничего для победы над врагом, в которую верили, можно сказать, до самого конца войны.
Всего до 16 января 1905 г., в самый разгар войны, в Вятское управление российского общества Красного Креста поступило со всей губернии средств на сумму 156021 руб. 25 коп. Большинство пожертвований шло на нужды раненых и больных солдат, на усиление военного флота, и совсем немного жертвовалось в пользу семейств убитых воинов и на санитарные нужды. В отдельных церквях пожертвования составляли гроши, к примеру, в Лебяжской церкви за весь 1905 год на «больных и раненых воинов» было пожертвовано 1 рубль 81 копейка,[7] но вместе с массой средств поступавших в РОКК (Российское Общество Красного Креста) со всех концов страны, эта частичка пожертвований, ставшая каплей в море, - те 156021 р. 26 коп., - помогла Красному Кресту развернуть сеть полевых лазаретов и госпиталей на 35 тысяч коек для приема раненых и больных воинов, а общая сумма расходов по содержанию 240 тысяч больных солдат составила более 50 миллионов рублей.
Однако с мая 1905 года пожертвования резко сократились, когда полный разгром русского флота в Цусимском сражении лишний раз доказал, что эту войну мы безнадежно проиграли, как стало позднее известно, исключительно благодаря бюрократизму и хищению средств, отпускаемых на военные нужды, государственных чиновников, а против этого была бессильна самая храбрая солдатская доблесть, погибавшая в дальневосточных морях вместе с судами устаревшей модели …
И все же пожертвования, собираемые сельскими священниками, продолжали поступать и поступали до самого заключения унизительного Портсмутского мира в августе 1905-го. В мае 1905 г. пожертвования от Лажского благочиния составили 26 руб., в июне – 3 рубля, в июле – 23 рубля, в августе – 25 рублей. По сравнению с пожертвованиями из соседних округов, из которых они поступали вовсе ничтожными, эта часть пожертвований, шедшая главным образом в госпиталя и лазареты, оставалась по-прежнему значительной. Возможно, поступали эти средства и после окончания войны, к примеру, еще за 1911 год в Лебяжской церкви было пожертвовано 87 копеек «на больных и раненых воинов»[8]. Каких таких воинов – неужели ветеранов Русско-Японской войны?
Но благодетельность никогда не была чужда ни лебяжскому люду, ни лебяжскому духовенству, и не случайно, после окончания войны священник церкви с. Красноярского о. Григорий Ушаков был заслуженно удостоен серебряной медали «В память участия в деятельности общества Красного Креста во время Русско-Японской войны 1904-1905 годов»[9]. Вместе с ним эту награду получили протоиерей Троицкого собора г. Уржума о. Иоанн Короваев и священник Воскресенской церкви тоже г. Уржума о. Павел Сушков[10].
Бесславная война кончилась. Однорукие, одноногие солдаты возвращались с фронта в родные города и села – свидетели немого позора России …
И слезы матери солдата застынут на ресницах навсегда …
Смертельно раненый в бою,
Я умираю в лазарете …
Ты напиши про смерть мою,
Но не пиши про слезы эти …
Неизвестный поэт, 1921 год.
… Издается протяжный гудок, огромный белых пароход отвалили от плавучей пристани Лебяжья, и его большие колеса начали вертеться быстрее и быстрее, взбивая речную воду в хлопья белоснежной пены. Мужики, полностью заполнившие обе его палубы, - тут были и безусые юнцы, и степенные отцы семейств, и те, кому лет перевалило уже за половину, - с тоской смотрели на удалявшийся от них родной берег под сенью огромной горы, на вершине которой среди маленьких домиков села возвышались купола белоснежной церкви, на своих жен, матерей и сестер, заполнивших в этот жаркий июльский день 1914 г. этот берег, чтобы проводить своих мобилизованных мужей, братьев и сынов в последний путь. Многие плакали, некоторые махали платками, крича: «Возвращайтесь с победой!», чтобы заглушить в душе боль долгой разлуки. Они вернутся, но не скоро и далеко не все и без победы после 4 лет кровавой войны. Женщины провожали белую ставшую как игрушечную, фигурку парохода взглядом до тех пор, пока он не исчез за поворотом реки, направляясь вниз по течению, к Казани…[11].
Быстро пролетело 9 лет со дня окончания позорной Японской войны, еще не изгладились из памяти мужицкой грохот мощных американских пушек японской военщины, треск тонущих кораблей, свист острых как бритва мечей самурайских, и вновь тишину маленьких сел разорвали тревожные благовесты. Война и вновь война! Самые грамотные люди деревни – священники, - зачитывали с амвона воззвание Государя народу, написанное прекрасным слогом.
Начиналось оно так:
«Братья, творится суд Божий. Терпеливо и с христианским смирением в течение веков томился русский народ под чужеземным игом, но ни лестью, ни гонением нельзя было сломить в нем чаяния свободы. Как бурный поток рвет камни, чтобы слиться с морем, так нет силы, которая остановила бы русский народ в его порыве к объединению …»
А заканчивалось так:
«Не обижая мирных людей, какой бы они ни были народности, не полагая своего счастья в притеснении иноземцев, как это сделали швабы, обратите меч свой на врага, а сердца свои к Богу с молитвой за Россию и за русского царя»[1-12].
После прочтения этого воззвания, сельские батюшки, как не только самые грамотные, но и умные люди в мужицком море, говорили свои проповеди, заражая духом патриотизма своих прихожан. Сохранилось уникальное свидетельство о том, как священник с. Вотского о. Сергей Годнев, устремив свой грустный взор на стоявших перед ним прихожан на проповеди сказал:
- На Россию напали некрещеные немцы. Будут грабить и жечь церкви, преследовать веру православную, надо подниматься на защиту веры, царя и отечества.
Как рассказывал один очевидец, после этих слов, набожная бабушка, имевшая по мужу кличку Петрушиха, придя домой выколола «басурманину Вильгельму» глаза картине всех царей мира»[13].
Мобилизация была массовой, К примеру, из маленького села Турек Уржумского уезда ушло на фронт 50 мужчин,14 следовательно и в других селах и деревнях нашей округи эта цифра была не меньшей. Уходили на фронт землепашцы, талантливые кузнецы, плотники, шорники. В дни мобилизации по всем церквам звонили колокола, в них причащалось много людей, в семьях со слезами прощались с мужьями и сыновьями. Скорбные матери благословляли своих детей и давали на дорогу серебряные рубли. Наверное, в те дни надо было видеть, как в Лебяжье со всех сторон стекался мужицкий люд, на пристань. Новобранцы шли с песнями. Первый шел с гармонью, лихо наяривая, а шагавшие за ним парни орали в разлад, пытаясь перекричать друг друга:
Повезли в солдатушки
От родимой матушки,
От родимой матушки,
От жены, от лапушки …
Романсы на вроде строчек из того, что приведен в начале этой главы, появился потом. Очень скоро.
Уходили на фронт не только «сермяжные». Духом патриотизма в те жаркие летние дни оказались заражены все слои российского общества, даже духовенство. Уходило на фронт и духовенство: те, что имели священный сан, исполнять непосредственно свои обязанности в армейских частях, те что не имели – сыновья священников и псаломщики – шли новобранцами. Действительно, в «послужных списках» духовных лиц нашего уезда военной поры иногда встречается, хоть и не часто, слово «мобилизован». Сыновья священников и в мирное время, хоть и редко, но иногда избирали для себя военную карьеру. Часто, изведав сполна все прелести военщины, они возвращались к родным пенатам и становились … служителями церкви. Так произошло в жизни, например, с лебяжским псаломщиком Михаилом Лупповым, который все же сменил шинель на стихарь.
Совсем другим было уйти на фронт во дни всенародной войны. Уходят на фронт байсинский псаломщик Николай Курочкин, сын лажского священника Аркадий Николаевич Домрачеев, красноярского – Герман Григорьевич Ушаков (точнее говоря, сбежал на фронт, бросив московский университет), меляндинского – Николай Алексеевич Емельянов, лебяжского – Борис Константинович Шишкин (из Томского университета). Николай Емельянов при прощании сказал такие замечательные слова: «нет выше чести умереть за Родину». И засвидеьельствовал эти слова своей беспримерной доблестью, погибнув в Пруссии. Его награда – золоченый «Георгиевский крест» - была выслана на Родину, в Высокую Мелянду уже посмертно. Убитый горем отец Алексий писал прошение на имя царя, чтобы перезахоронить сына в России. Ему отказали, мотивируя это тем «что он похоронен в братской могиле».
Ближайший сборный пункт находился в г. Казани, в которой училось немало выходцев и из нашего уезда. Туда и направлялись пароходы с новобранцами. Дочь одного из них Е. И. Михеева вспоминает о своем отце, уроженце д. Чупраки Меляндинского прихода:
« Отец у меня Игнатий Галактионович Осетров был кузнец, великий мастер подковывать лошадей. В армию его взяли. Приехал он в Казань, где был сборный пункт. Рассказывал, выстроили нас, в своей одежде, ничего не сняли: у кого лапти, у кого валенки. Вышел к нам мужчина, одет хорошо, красивый на вид, и сказал:
- Кто кузнец, три шага вперед.
Я сделал два шага вперед. Он ко мне подошел и спрашивает:
- Ты кузнец?
- Кузнец.
- А лошадь подковать сумеешь?
- Сумею.
- А расковать?
- Сумею.
- Значит с сего дня хозяин над тобою буду я. »
Впереди стояли четыре страшных года войны.
(продолжение следует) |
