– Крестили меня в Шурме, – продолжает он рассказ о себе. – Отец был директором школы и, конечно, не мог поехать с нами, его бы просто сняли с работы. Отправились мы в храм вдвоём с мамой. Почему-то запомнилось, что в тот день я был в клетчатой рубахе. Так начинался мой путь к Богу. Возможно, повлияла и трагическая судьба брата. Он был бизнесменом, много задолжал, начал сходить с ума... Так что, несмотря на деятельность натуры, я не слишком жаждал заводить с этим миром короткое знакомство. Стал учиться в Кирове на преподавателя труда и информатики.
В институте я в первый же день подрался с ребятами. Эка невидаль – подрался, но, когда поехал на побывку домой, родителям такой образ жизни пришёлся не по нраву. На семейном совете вспомнили, что где-то в Кирове живёт подруга детства моей бабушки – Марина Сергеевна. Она сызмалу слепая, но очень верующий человек. Пять лет я прожил у неё на квартире, слушая молитвы, восхищаясь мужеством этой женщины. Начал потихоньку прилепляться к Церкви, задумался, не пойти ли мне в монастырь, но женился. Супруга моя Ксения – певчая в третьем поколении. В храме пела её бабушка, потом туда пригласили как музыкального работника её маму. Так что вместо монастыря я оказался в Духовном училище. Учиться пошёл не столько на священника, сколько на христианина. Хотя этому-то как раз выучиться нельзя. Но хотелось познать себя, найти ту крупицу Бога, которая заложена в человеке.
Взяли меня в училище не сразу, сначала сказали: «Заканчивай институт». На следующий год приняли, но с условием, что доучусь в светском вузе. Но сил и времени институт отнимал слишком много. Не то чтобы мне там не нравилось. Однажды мы с друзьями задумали сделать аэросани. Разработали проект, нашли двигатель от трактора, лыжи сделали. Сани получились хорошие, до сих пор работают. И ещё что-то мы мастерили, но я уже окончательно понял, что это не главное в моей жизни.
Первым моим учителем на церковной ниве стал владыка Хрисанф. Довелось послужить рядом с ним, увидеть, как много он трудится, как глубок и искренен в своей вере. Потом я упросил его отправить меня в Вятские Поляны, где послужил полтора года, закалился немного как священнослужитель. Оттуда – в родные места. Три года здесь, в Уржуме.
Город у нас своеобразный. До войны здесь были представлены, помимо Московской Патриархии, живоцерковники и катокомбники. Обновленцы потом как-то слиняли, а оппоненты нашей Церкви существуют по сей день. Какое-то время примкнули к Зарубежной Церкви, сейчас толком не понять, с кем они. Есть и староверы.
Причём все эти ветви заявлены не абы как, а довольно ярко. Несколько лет назад часть нашего Свято-Троицкого прихода откололась и ушла в тайгу, спасаться от ИНН и антихриста. Согласитесь, не каждый городок нашего масштаба представлен в тайге. Это вполне отражает характер уржумцев: желание бороться и искать. А что искать, за что бороться... здесь не всегда выбор бывает в пользу золотого, срединного пути.
Спрашиваю у отца Андрея:
– Трудно служить в городе, где многие вас знают с детства?
– Очень трудно, но стараюсь с этим справляться. Поначалу подходил к товарищам, ну... просто как человек, ничем от них не отличный. Спрашивал о заботах, проблемах, как огород, дети, даже сорта пива иной раз обсуждали. И тогда люди сами начинали заговаривать о вопросах душевных. Сначала вопросы о том, какой праздник сегодня, как покреститься. Дружба много значит – её нужно беречь, а вы знаете, какое у нас на Руси отношение к тем, кто выбился из привычного русла. Как минимум лёгкое недоверие гарантировано. Но, убедившись, что человек не испортился, не тронулся головой, люди успокаиваются. Иногда приезжают мои институтские друзья, бывает до двенадцати человек разом. В храм они не ходят, многие темы поэтому закрыты, но продолжаем держаться за то, что нас объединяет. Пусть это простые вещи. Скажем, то же катание на аэросанях. Готовимся к этому, радуемся тому, что какие-то задушевные чувства друг к другу сохранились.
– Что для вас священническое служение?
– Трудно ответить. Когда о себе говоришь, все краски смешиваются, получается какая-то размазня. Священник, как врач или учитель, не может быть нетворческим человеком. Творчество, вернее, сотворчество с Богом – оно каждодневно. Вот общаешься с горьким пьяницей, в силах ли ты понять его, услышать? И тогда начинаешь молиться, просишь открыть, как же найти подход к этому человеку. Если скажешь ему односложно: «Три акафиста прочитай», – тут творчество, конечно, отсутствует и толку от разговора не будет. Труднее всего с молодёжью. Но вообще источники творчества бесконечны, и не только для священника. Когда я работал дворником у владыки, там осенью одно, зимой другое – не просто метлой машешь, а что-то придумываешь. Хуже всего, когда работа становится рутиной.
– В плане творчества Уржум – благодатное место, – продолжает раздумья о.Андрей. – Он требует постоянного напряжения. Чуть что не так, малейшая искра – и ситуация взорвётся, побегут люди в расколы, пустыни. Ищешь подходы. После службы предлагаю: «Ребята, пойдёмте сядем за стол, споём». Но мало кто знает песни. Начинаешь общаться, чувствуешь отчуждённость. Что делать? Каких-то последних ответов я на этот вопрос не получил. Но нужно искать, потому что приход обновляется очень быстро. Много замечательных людей я проводил в последний путь за время служения здесь. Две трети нынешних прихожан в Церковь пришли недавно. Это люди сформировавшиеся, причём произошло это за пределами Церкви.
Большую часть надежд возлагаю на детей. Долго мечтал заниматься с ними, я ведь по образованию учитель. Служить здесь начал во время Великого поста, вместе с детками стали готовить к Пасхе концерт, рисовать, лепить что-то. Хотелось бы хоть как-то, но охватить всех уржумских ребятишек. Подготовить учителей к преподаванию основ православной культуры. Есть вещи, которые можно привить только в детстве. Это понимаешь, когда сталкиваешься с новоначальными взрослыми. Много теплохладных, много горячных, но горячность эта не во здравие, а во упокой, как говорится. Как расшевелить на доброе, созидательное? Этому нигде не учат. Приходится самому искать ответы. Вспомнив, что не все одобрительно относятся к идее восстановления летнего собора (денег это требует немалых, а смысл этого не вполне ясен, зимнего храма вполне хватает), спрашиваю батюшку об этом.
– А зачем нужно было Храм Христа Спасителя заново строить? Летний наш храм – это символ возрождения земли Уржумской, – отвечает он. – И потом, если у хозяина часть строений заброшена, ветшает, уважение к нему будет подорвано. Не менее важно то, что можно привлечь к Церкви через восстановление храма немало людей, которые иначе не придут, им тяжело начинать воцерковление с пребывания на службе, нужно подобрать дело более привычное. И, наконец, дети, которые помогают в восстановлении, – они будут любить то, к чему приложили силы, это будет их церковь.
Такой вот разговор состоялся у меня с отцом Андреем. Вернее, несколько разговоров, которые я здесь объединил. Что до «мальчика из Уржума», то я всё-таки не удержался и попросил батюшку сводить меня в музей Кирова. По какому-то переходу прошли в уцелевшее жилище будущего революционера. Это двухэтажный дом, но Костриковы большую часть его сдавали, сами ютились в одной комнатушке. Денег, впрочем, всё равно не хватало. Оставшись без родителей, Сергей ни в ком не смог найти опоры, некому было научить его любить родину, ближних. Несчастливый человек, как все подобные ему сокрушители основ. Новая часть музея отдана под разные экспозиции, среди прочего можно увидеть поделки ребят из детдома. По ним видно, что дети тянутся к Небу, как было это, наверное, в какой-то момент и с Серёжей Костриковым. Бог даст, их судьба окажется счастливей...
В связи с этим расскажу одну историю.
Раиса Лаптева
После одной из служб меня познакомили с прихожанкой Раисой Николаевной Лаптевой, в прошлом учительницей, которая сыграла в истории города свою небольшую, но замечательную роль. На рубеже 90-х она привела в церковь своих учеников. Так, вместе, уржумские школьники не бывали в храме года с 1917-го.
– Да, была такая история, – рассказывает эта замечательная женщина, – когда пришла в храм со своим классом. Дети очень полюбили священника – отца Александра Зверева. Сумел он найти подход к ребятам. Стали мы вместе снег убирать, потом другие дела нашлись. Ходила сначала с одним выпуском, потом с другим. Некоторые из ребят продолжают бывать в церкви по сей день.
– Что вас подтолкнуло к этому?
– Не знаю, Господь Бог, наверное. В детстве лет до десяти я исповедовалась, причащалась.
– А потом дети начали с того места, где вы остановились?
– Получается, так. За меня ходили, восполнили, что упустила. На Благовещенье, помню, пришли всем классом, а батюшка говорит: «Давайте-ка я вас исповедую да причащу». Я даже испугалась: «Ой, батюшка. Ну, ладно». Причастились, очень были довольны. Но шила в мешке не утаишь. На следующее утро встречаю директора с завучем: оказывается, кто-то позвонил в роно, и им устроили нагоняй. Наш директор – человек очень хороший. Бывало, зайдёт утром в класс, а мы на молитве стоим (ребятки мои выучили тогда очень много молитв), посмотрит, ничего не скажет, дальше пойдёт. А тут всё вышло наружу.
– Сводила? – спрашивает меня директор.
– Сводила, – отвечаю.
А завуч объясняет:
– Тут нас в роно пропесочили, выговор объявили, а тебя за вчерашний день зарплаты велели лишить.
– Ну и ладно, – говорю, – хорошо. Но зарплаты меня завуч всё-таки не лишила, а потом и сама пришла в Церковь.
Ирина
Но вернусь к моменту своего приезда в Уржум год назад. С автостанции я дозвониться до отца Андрея не смог. Отправился в храм пешком, отмечая, как много сохранилось домов дореволюционной постройки, в основном, наверное, купеческих. Из ворот одного такого выкатился на дорогой игрушечной машине мальчик-азербайджанец. Вообще, людей, которые родились в Уржуме и прожили здесь большую часть жизни, я встретил немного. Судьбы многих оказались связаны с Севером, они подолгу работали или просто выросли в Воркуте.
Одна из них, Ирина, сейчас среди первых помощниц при церкви. Отец Андрей всё подшучивал над ней. Дело в том, что Ирина влезла в долги, чтобы купить «жигулёнок», и в день моего приезда взялась его осваивать. Сначала столкнулась с другим автомобилем, потом с пешеходом, который, к счастью, отделался лёгким испугом. Батюшка всё это расписал мне с юмором.
Посмеялись, потом отправились знакомиться с уржумскими достопримечательностями. Когда вернулись, застали такую сцену: машина стоит во дворе храма со свёрнутой набок дверью и помятым капотом.
– Дверь сама открылась, – мрачно пояснила Ирина, – сама!
Произошло это, когда она пыталась миновать одно из приходских зданий с крепкими, вековыми стенами.
Батюшка, как мог, утешил:
– Ну, ремонт вряд ли дорого станет.
– Какой ремонт? – печально вопрошала Ирина, обращаясь не вполне к отцу Андрею, скорее, к мирозданию вообще, – нет воли Божией, чтобы я стала автомобилисткой.
Священник так не считал, пытаясь объяснить, что трудности посылаются для того, чтобы их преодолевать. Меня удивило поведение Ирины на следующий день. Принесла, выставила на стол торт. Оказывается, обещала сделать это по случаю покупки машины. Несмотря на все последовавшие неприятности и разочарования, от слова своего не отказалась.
Отчаявшись стать автомобилисткой после злоключений со своим «жигулёнком», Ирина нашла себя в других делах. Симпатией я к ней проникся сразу – через день-другой, после вечерних бесед, стал воспринимать как давнюю знакомую. Жизнь к ней до прихода в Церковь была не слишком ласкова, пройти пришлось через огонь и медные трубы. Однако душевное здоровье Ирина сохранила, поэтому с ней как-то празднично. Поставит на стол картошку в мундире, выложит солёных огурцов, сала – и кажется: царский ужин. Очень весёлая, говорит, что всегда такой была. Просто смеяться часто приходилось сквозь слёзы.
Неподалеку от Уржума, в Русском Туреке, жили все её предки, там и сама Ирина провела у бабушки немалую часть детства. После Воркуты здешние края казались раем на земле. Рассказывает о себе: «Меня окрестил отец Симеон, когда мне было 11 месяцев. Потом видела его ещё раз года в три, я тогда была ростом где-то на уровне колен. Помню, как он кадил. В памяти всё запечатлелось, как в кино». Батюшка, Симеон Гарькавцев, несколько десятилетий был настоятелем уржумской церкви (очерк о нём можно прочитать в № 557 газеты «Вера») и большим праведником.
«Бабушка учила меня верить, – продолжает рассказ Ирина, – но дома у нас, в Воркуте, всё было по-другому. Когда первый раз пришла в садик, то, поднявшись после обеда, я перекрестилась и давай материться. Папа был коммунистом, воспитатели к нему: "Что такое, почему она крестится?!” А насчёт мата ничего, не ругали.
После школы какое-то время поработала в Воркуте, а потом поехала в гости к подруге, которая живёт в Москве, и осталась там на десять лет. Вышла замуж, родила ребёнка, но жизнь складывалась хуже некуда. Я долго находилась, как в болоте. Было много денег, были наркотики, выпивка, гибель товарищей мужа, смерть всё время ходила где-то рядом. Мне кажется сейчас, что все эти годы, проведённые в Москве, я тяжело болела. Очень грустная история.
Спасала, наверное, дочка. Однажды поняла: пора её окрестить, дальше нельзя откладывать. А дома в тот момент не было ни копейки, мы так жили: то густо было, то совсем пусто. В храме призналась, что крестить не на что. Батюшка ответил: "Никаких проблем”. Нашли полотенце, всё, что нужно, только холодно было очень и крёстную нужно было где-то найти. А при храме там обреталась бабушка Женя, "Женя-монашка” её все звали. Она согласилась стать крёстной матерью моей дочери, а потом и меня воцерковляла, как могла.
Благодаря ей дочку я водила, точнее, носила на причастие каждую неделю. Помню, когда первый раз пришли, то сильно опаздывали. Бросились к калитке в храмовой ограде – она закрыта, что делать? Тогда бабушка Женя бегом рванула к главным воротам, мне было не поспеть за ней – коляска по грязи едва двигалась.
Но крёстная, подбежав с другой стороны ограды, кричит: "Бросай мне ребенка!” Перебросила (там невысоко было, опасности никакой), бабушка Женя дочку поймала – и в церковь. Успели. Но всё остальное было, как в чаду. Приехала в Уржумский район к маме в 2001 году, когда в Москве совсем прижало. На время приехала, дико было даже подумать, что можно Москву на Русский Турек или Уржум променять. Но Боженька мозги мне на место поставил, круто всё повернул».
Ирина смеётся, прибегнув к терминологии из прежней жизни, но где она, эта жизнь?
Продолжает:
«У Бога нет ничего невозможного. Вдруг бухнулась я перед Ним на колени и всеми клеточками своего тела почувствовала – так, как я прежде существовала, дальше нельзя жить. Начала восстанавливать часовню в Русском Туреке.
Помню свою первую Пасху в Уржуме. Батюшка спросил: "Ирина, ты звонить умеешь?” "Если благословите, значит, умею”, – отвечаю. Полезла на колокольню. Внизу крестный ход начинается, а мне так страшно, как никогда прежде, а ведь раньше на вершок от смерти была. Начала молиться своими словами, первыми, что пришли в голову. Назвать звоном то, что я выдала, было трудно, но, когда возвращалась в Турек, хотелось кричать от радости...».
Спустя какое-то время к ней вернулся бабушкин крест – небольшой, сантиметров двадцати высотой. Особой ценности он не представлял, но Ирине был очень дорог. Этим крестом бабушка благословила её в конце восьмидесятых годов на взрослую жизнь. Он был с Ириной в Воркуте и Москве. Когда лет десять назад приехала в Турек навестить мать, повесила крест возле образов. Потом пришли друзья, началось то, что называется весельем, а когда утром Ирина проснулась, креста в доме уже не было. Кто украл, догадалась сразу. Парень этот и прежде был ненадёжен, но их бабушки дружили, вместе в церковь ездили, обе были очень верующими. К бабушке похитителя креста Ирина и отправилась за подмогой, а затем уже вдвоём пошли к его матери. Но толку из этого не вышло. Мать вора начала отпираться. Больше всего Ирина боялась, что крест будет продан сборщикам цветмета. Очень переживала, это была главная память о бабушке.
О том, что было дальше, рассказывает:
«Я поняла, что Господь забрал крест из-за того страшного образа жизни, который я вела. Прошло восемь лет. Когда мы начали восстанавливать часовню в Туреке, приезжает однажды отец Анатолий Калинин, он сейчас второй священник в уржумском храме, и говорит: "Я привезу вам крест, который всегда будет находиться в вашей часовне”. Что случилось дальше, вы, конечно, уже догадались. Привозит. Что со мной было, когда я увидела этот крест, описанию не поддаётся. Объяснила батюшке, что происходит, он растерялся: "Ты что, таких крестов немало!” "Батюшка, – отвечаю, – я каждую царапинку, каждую буковку на нём знаю! Бабушка очень сокрушалась, что стёрла на нём лик Христа, когда чистила. Могу назвать и тот день, когда крест исчез из нашего дома”. "А я могу сказать, когда он у нас появился, – сказал на это отец Анатолий, – восемь лет назад”. Оказалось, что бабушка моего знакомого всё-таки смогла крест выручить, но признаться, что её внук украл его, так и не решилась. Поэтому отвезла крест в храм, положившись на Бога. Восемь лет крест лежал в алтаре. "Мы никак не могли понять, что с ним происходит, – рассказал мне отец Анатолий, – крест то темнел, то светлел”. Всё, что со мной происходило, на нём отражалось, но была и обратная связь. Молитвы, которые возносились в алтаре уржумской церкви, спасли меня от гибели».
Отец Анатолий
С отцом Анатолием Калининым, о котором упоминала Ирина, мне тоже довелось познакомиться. Прежде он был настоятелем уржумского храма. Затем, при обстоятельствах, о которых я ещё помяну, стал вторым священником. Вскоре после моей командировки в Уржум он ушёл в заштат, уехал из города. Но тень этого будущего расставания уже лежала на нём во время нашей встречи, хотя прихожане его очень любят.
«Батюшка много читает, много знает, – рассказывает об отце Анатолии Ирина, – разбирается в живописи. Говорит немного, но иногда достаточно одного взгляда, чтобы привести в чувство. Мы его очень любим. Иногда предчувствует, что ты скоро в беду попадёшь, начинает усиленно молиться за тебя, беспокоиться. Бывает, посмотрит просто – и поймёт, что у тебя на душе, скажет, что необходимо услышать».
Едем мы с отцом Анатолием в Буйское. Слева кладбище, и что-то цепляет, что-то не так с ним. Все кресты новые, но нет им числа, словно где-то рядом недавно произошло сражение.
– Кладбище стремительно растёт, – медленно призносит батюшка. – Ещё несколько лет назад отпеваний у нас в храме было столько же, сколько крестин. Сейчас умирает вдвое больше, чем рождается. А здесь была городская свалка, до сих пор, когда могилы роют, землю вынимают вперемешку со стеклом. Потом свалку расчистили. Первой похоронили здесь нашу прихожанку – бабушку Анастасию, Саша-алтарник за ней ухаживал. С того дня немного времени прошло, и участок был большой, а скоро придётся подыскивать новый. Три-четыре года, и места здесь не останется. Едем дальше. Вскоре отец Анатолий машет рукой куда-то вдаль:
– Видите, вон там, где ёлочки растут, идёт старинная дорога. А дальше смотрите, справа храм, где иеродиакон Тихон подвизался, очень почитаемый у нас в районе. Это единственная церковь в наших местах, где сохранились с царских времён родные кресты. Отец Тихон сказал, что они до скончания века простоят. Один из крестов кривой. В середине тридцатых председатель колхоза распорядился снять кресты. Стали рвать, зацепив верёвками, только одна из них лопнула – и по председателю. Давно его не пороли, видать, но на пользу пошло. «Ко крестам больше не подходить!» – велел он своим помощникам.
…А сейчас будет отвороточка к деревням Кугерь и Фролята. В одной из них отец Тихон и родился, там начинается река Кугерка, которая впадает в Буй, а Буй – в Вятку. Вдоль Кугерки отец Тихон ходил в храм в село Архангельское, где служил в последние годы своей жизни. На обратном пути купался в омутке и употреблял просфору, взятую в церкви, запивая водичкой из реки. Народ к нему приходил за советами, и кто исполнял послушание – в храм сходить, помочь ближнему или дальнему – получал по молитвам отца Тихона помощь от Бога. Людей же корыстных он на порог не пускал. Был прозорлив. Перед революцией предсказывал, что в Уржуме будут купцов из окон их домов выбрасывать. Так и вышло.
Машина мчится по хорошей дороге, а вокруг погибель. Шофёр Николай тяжело вздыхает: «Поздно построили. Тринадцать лет назад, когда всё уже валилось». Потом, подумав, приходит к выводу, что не в дороге дело. До Неба – что от Москвы, что от Фролят – одинаково близко, потому народу большой нужды бегать с места на место не было. А потом священников убили, провели электричество, радио, слушая которое, дети узнавали, что есть где-то лучшая, сытая жизнь – здесь, на земле. И начали пустеть деревни. «Вон в той, – показывает Николай налево, – обелиск по погибшим во время войны стоит. Последнее, что от деревни осталось. С тем и поставили, чтобы зафиксировать место исчезнувшей деревни. Одно время каждый год приезжало сюда со всей страны много бывших сельчан. Был день встречи... А направо, видишь, племзавод там был. Один из лучших в стране, с десяток таких на СССР приходилось...»
Добираемся до храма в Буйске. Сначала незнакомый мужик поздоровался со мной, потом какие-то детки. Сельские обычаи сохраняются, но долго ли простоит село, Бог весть. Меня сводили в местный музей, вернее, в то, что от него осталось. На столах, на лавках разложены вповалку остатки, обломки старого, дореволюционного Буйска: паровой утюг, фотографии... Холодно и тихо. В храме отец Анатолий служил молебен. Говорят, заходят в церковь помолиться председатель колхоза, или как там хозяйство сейчас называется, и директор дома культуры. Эти последние мужики, как зерно, уцелевшее среди истлевшего, сохранившие обычаи предков.
На стене подсобного помещения церкви картинка, которая когда-то, наверное, заменяла буйским ребятишкам кино. Разглядывать её можно долго: Саровский монастырь; берег, усеянный паломниками: детки слушают разговор двух мужиков, а в другом месте мужики внимают старику; мать с босоногим малышом в белой рубашонке идёт по траве; кто едет на телеге, кто отдыхает, лежа на земле; монахи в реке ловят рыбу сетью, а один инок с удочкой пристроился на берегу, – видно, так отдыхает. А над всем этим высятся купола храмов, кресты. Мирное, благодатное житие. Я гляжу на малыша рядом с матерью, думаю, что ведь на его месте мог быть мой дедушка Вася. По возрасту подходит. И не сложилась бы его жизнь так страшно, не был горек конец, если бы он мог сюда, на краешек рая, хоть изредка наведываться.
На обратном пути остановились, поднялись к кладбищу в лесу, к могилке иеродиакона Тихона. Отец Анатолий говорит: «Даже дата смерти его неизвестна, знаем только, что случилось это в двадцатые годы. Народ почитает его за святого, но канонизировать пока не выходит». Батюшка печален, задумчив, но от него исходит какое-то тепло, его улыбки ждёшь, а если пошутит он, то становится совсем хорошо. Настоящий священник.
О себе рассказывал:
– В 93-м, после армии и двух лет учёбы в институте, рукоположился. 18 мая исполняется тринадцать лет с того дня, когда мы с матушкой Ольгой приехали сюда. Не всё получилось, как задумывали. Главная моя печаль – не удалось создать команду единомышленников. Без этого не смог исполнить первого дела – восстановить храмы в сёлах вокруг Уржума. Что толку в восстановлении ещё одного собора в городе, литургию и так есть где служить. А вот если из сёл жизнь уйдёт, город уйдёт вслед за ними.
– Почему одно другому должно мешать, – спросил я у отца Анатолия, – почему нельзя и в городе, и в сёлах восстанавливать храмы?
– У меня не получилось. Не лежит к строительству душа – к камню, железу. Я в лесу родился, дерево люблю.
С отцом Андреем у них по поводу восстановления летнего храма в Уржуме несогласие, но, сказать по совести, не знаю, кто прав. Конечно, дело не в выборе, где строить: в городе или деревнях. Думаю, отца Андрея хватит и на то, и на другое, а отцу Анатолию и в избе послужить за радость, а то и в катакомбах. Но друг друга они дополняли очень хорошо. Им бы и дальше вместе, и приходу это было за счастье... Расстались батюшки без обид.
Отец Андрей объясняет: «Отче Анатолий хотел служить в сельском храме, но его на год, временно, отправили в Уржум. Получилось много дольше – тяжкий крест. Он говорил, что не видит себе места здесь, мечтает о тихом месте, вдали от раздоров. Многие прихожане теперь по нему сильно скучают, винят в случившемся меня. Но трудности начались задолго до моего прибытия в город. Удары следовали один за другим. Сначала ушёл в РПЦЗ уржумский священник Сергий Шуклин (ныне он вернулся, помогает восстанавливать собор). Потом вышла вся эта история с «уходом в леса». Но надеюсь, что Господь всё устроит и отче Анатолий ещё послужит Церкви».
Из настоятелей отец Анатолий ушёл после того, как часть прихожан во главе со вторым священником уржумской церкви, о.Александром Кожевниковым, ушли в коми парму спасаться от антихриста.
«Отец Анатолий тяжело заболел от этого, – рассказала мне Ирина, – одно время у него не поднималась правая рука. То, что случилось у нас в приходе, – это трагедия. Постепенно люди возвращаются из леса, но лишь немногих уход не надорвал. Один бедняга, помню, всё пытался подойти ко кресту, но его так трясло, что не мог этого сделать. У меня есть подруга, совсем нецерковный человек, её ребёнок начал было расспрашивать меня о Боге, а она мне: "Ты с ним не разговаривай об этом. Не хочу, чтобы он тоже ушёл в лес, а я его потом искала и не могла вытащить. Не учи его молиться – я потом за него будут переживать, не ты”. Народ испугался, многие стали косо смотреть в сторону храма».
«Отец Александр Кожевников перешёл в Сыктыварскую епархию, – говорит отец Андрей Лебедев. – Владыка Хрисанф его отпустил, так что внешне всё пристойно. Но что выйдет из всего этого, мы не знаем. Люди ждут. У многих ушли родные, о которых ничего до сих пор не известно. Отец Александр и прежде был мистически настроен. Как-то один диакон обронил: "Что-то ползает по мне. Может, жучок какой за шиворот свалился». А о.Александр тут же откликнулся: "Это тебя диавол искушает”. Но во многом из того, что случилось с ним, виноваты те, кто подталкивал его к этому. Мы молимся за всех ушедших. Ждём их обратно».
Много веков назад преподобный Сергий возвёл храм во имя Пресвятой Троицы, чтобы «побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира». Наверное, это во все времена было главным русским делом – побеждать эту раздельность друг с другом.
…На этом заканчивается цикл моих материалов об Уржуме, которые выходили в нашей газете начиная с прошлого лета. Не знаю пока, в какой из вятских городков доведётся мне отправиться в следующий раз. Но вот что меня радует – от поездки к поездке всё интересней. Чем дальше, тем больше проникаюсь к этим местам любовью и благодарностью.
Автор: В. ГРИГОРЯН
